[11]
К вечеру я основательно вымотался, ноги гудели гуднем. Потерял я форму в курьерах, или может это уже старость? Ладно, долой грустные мысли, надо выбирать место для ночлега. Вдруг я услышал выстрелы из пистолета, от неожиданности даже присел. Одиночные выстрелы, как стрельба в тире, причем, совсем рядом. Скинул рюкзак и двинулся на звук выстрелов. В одной руке винторез, в другой автомат. Собачий лай, выстрелы. Кто-то отстреливается от слепых псов. Перебегая от дерева к дереву, приблизился к месту стычки. Вот оно что. Падре бьется со слепыми псами. Бросив рюкзак и винторез, он стоит на большом валуне. Под мышкой в левой руке он держит такса, и отстреливает из пистолета собак запрыгивающих на валун. Такс грозно скалит зубы, бьет в воздухе лапами, и гавкает, чем ещё больше дразнит собак. Отложив винторез, я дал несколько очередей по собакам из калаша. Собаки, не ожидавшие нападения сзади, вмиг бросились врассыпную.
— Я рад вас видеть, друг мой. Я же говорил – твори добро и господь тебя в своей милости не оставит! — падре прижимает к себе и гладит не в меру разошедшегося такса. Такс пытается вырваться, наверно хочет догнать и порвать слепых псов на тряпки.
— Я тоже рад вас видеть, падре. Однако, боевой у вас пес.
— Да, Крюгер у меня парень серьезный. Может, и не следовало его брать сюда. Но он со мной уже пять лет, единственная родная мне душа. Я не мог оставить его там. Днем конечно с ним хлопотно, зато ночью спокойно — ни один шорох не пропустит.
— А почему Крюгер?
Падре спустился с валуна и опустил такса на землю. Такс осторожно начал подходить ко мне, принюхиваясь к моим ботинкам. Короткая шерсть на его загривке стояла торчком.
— Свои, Крючер! Свои! Знакомьтесь, Фреди Крюгер, Почему Крюгер? Посмотрите на когти на его лапах.
Да, действительно. Для такой мелкой собаки, такие большие лапы с когтями как крючья. Я подставил открытую ладонь таксу, тот приблизился, понюхал и даже стал повиливать хвостом.
— Ну, вот и познакомились. Простите, Бирюк, а что это за твари? – падре указал на мертвого пса, которого теперь обнюхивал такс.
— Слепые псы чернобыля. А разве в ваших краях таких нет?
— Не знаю, я там с войны не был.
— С какой войны? – удивился я.
— С отечественной, какой же ещё? — в свою очередь удивился падре.
Для ночлега мы выбрали поляну среди валунов. Во-первых, из-за валунов не будет видно нашего костра, во-вторых, проход через валуны только один. Такс улегся перед проходом – свое дело псина знает.
— Да, сын мой, мне уже восемьдесят четыре года, простите за фамильярность, Бирюк, многолетняя привычка.
— Ни чего, ни чего, падре, называйте, как вам удобнее, — а про себя отметил, однако папа Карло, в свои восемьдесят четыре, сохранил верный глаз и крепкие руки – выстрелил всего два раза в бандитов и ни разу не промахнулся.
— Мои предки, покинув Альпийские горы, переселились под Чернобыль, около трехсот лет назад. На безымянном притоке реки Уж, это в районе Залесья, они основали селение Люсдорф. Так же называлось их родное село в Альпах. Места были безлюдные, речки безымянные. Речушку, на которой они остановились, стали называть Ужица. Население села то разрасталось, то уменьшалось. Часть людей переехало в Чернобыль. Там была большая немецкая община. К 1941 году у нас в селе было около трех десятков только капитальных каменных домов, многие в два этажа. В каждой семье не менее десятка человек. Была своя мельница и лесопилка. Богатое, зажиточное село.
— Формально, на бумаге, наше село числилось сначала коммуной, а потом колхозом имени «Карла Маркса», а мой отец, Карл Ёган был председателем. Не смотря на то, что он был коммунистом, он всё же оставался практичным немцем – старался сохранить сложившийся уклад в селе. Односельчане за это его уважали.
— Когда началась война, отец с группой односельчан уехал в Чернобыль, записываться добровольцами, биться с фашистами. Что с ними стало, не известно. Больше ни кто и никогда их не видел. А в начале августа сорок первого в село пригнали два десятка полуторок. Всем велели собраться в кирхе. Когда все собрались, нам объявили, что в целях защиты немецкого населения Украины, всех переселяют в Казахстан. Всех, как есть, посадили в грузовики и увезли. Ни чего с собой брать было нельзя, вокруг кирхи стояли автоматчики. Я один скрылся – как же так, отец вернется с войны, а меня нет. Я спрятался в нише под органом, я пел в церковном хоре, и знал все закоулки кирхи. НКВДешник, командовавший переселением был суровый дядька – застрелил одного нашего мужика, когда тот заартачился. Но он застрелил и двух красноармейцев, попытавшихся мародерствовать в кирхе, я видел это через щели в досках. Правда, весь скот, который был в селе, угнали в Чернобыль. Тоже и с имуществом – все ценное в домах собрали и вывезли на грузовиках. Вот так я остался один во всём селе. Жить одному, страшно и не уютно. Меня приютила семья Тедерика, Теди, моего друга. Они жили отдельно в лесу, недалеко от нашего села. А с сорок второго года, начались мои мытарства по Европе.
— Падре, так вы идете под Чернобыль? Почему через Белоруссию? Почему не через Украину?
— Я пытался, сын мой, ни чего не вышло.
— Вы знаете, падре, а ведь нам по пути, я иду в том же направлении.
— Вот, ещё одно доказательство милости божией — добрый попутчик, в трудной дороге. Спасибо тебе владыка, созидатель всего сущего! – падре сложил ладони лодочкой, склонил голову и стал бормотать молитвы.
